Умирать, дамы и господа, не страшно. Не страшно, не больно и даже не обидно. Противно - да, возможно. Кровь, пот, вспоротые кишки, размазанные по стенам ошмётки, холодные тела-истуканы, впалые щёки, безумные взгляды, пена у рта. Такими нас провожают в мир иной - точнее, спроваживают куда подальше, - такими нас запоминают те, кто был для нас важен, пока хоть что-то могло иметь важность. Пожалуй, остановимся на том, что умирание - штука мерзкая. Но, если вам везёт и после развода тела и души вас несёт по тёмному тоннелю к свету или какие-нибудь увенчанные нимбами самодуры тащат за руки в неизвестном направлении, то вы вскоре забудете обо всех неурядицах смерти - да и, в конечном счёте, жизни. Если же Фортуна в самый ответственный момент решит скрыться за дверью туалетной комнаты, то первым, что вы увидите после меткого выстрела или вовремя упавшего кирпича, будет Вокзал.
Не скажу, что он страшен. Нет, после смерти в человеке, должно быть, многое отмирает. У кого-то страх, у кого-то - мозги. Но вокзал показался мне продолжением самого процесса умирания. Мерзко, тошнотворно и неисправимо.
В сущности, я многое предугадал.

Вчера, господа и дамы, я умер. А сегодня я, кажется, вернусь в мир живых и буду делать вид, словно так и надо. Словно это надо мне. Местные старые хрычи и моложавые, но очевидно спятившие маги всеми силами доносили до меня мысль, что им здесь больше невтерпёж. Плохо их понимаю. За их стремлением выбраться с Вокзала стоят мотивы, которых я не знаю и знать не хочу. Тем не менее, помогать им я обязан и, поверьте, делать это буду со всей тщательностью. Мой мотив прост и ясен: никакого Альбуса в радиусе пятидесяти километров.
Должны же быть вещи, которые не меняются.
Как выяснилось, не изменилась и привычка подниматься в пять утра, чтобы подоить коз. Увы, козы остались далеко, несчастные и брошенные. Надеюсь, я смогу к ним наведываться.
Из-за отсутствия объектов для дойки два часа я провёл, исследуя новое место жительства. Со вчерашнего дня ничего не изменилось, включая подсыхающие пирожки в буфете. Стабильность бывает прекрасной. Оборванный счастливый эльф неспешно смахивал крошки с прилавка и напевал гимн Хогвартса на любимый мотив Альбуса, а на предложение накормить новенького радостно выставил мне тарелку овсянки и очень знакомый кубок с тыквенным соком. Очень подозрительно. После жизни было бы неплохо попивать нектары где-нибудь в райских кущах - или хотя бы продуктивно мухлевать в покер с рогатыми. А приходится возвращаться к первоосновам...
Ещё немного побродив, я, наконец, со всеми удобствами (распугав мотыльков, растворив окна и объявив таким образом подоконник личной территорией) устроился в зале ожидания и принялся использовать его по назначению. Ожидать.

Опаздывать Риддл не любил, и поэтому предпочел явится вовремя, раз уж дохлым магам приспичило провести собрание и устроить коллективный мозговой штурм, дабы найти того несчастного идиота, который бы подошел на роль 13-ого. Зайдя в зал ожидания и усмехнувшись иронии соответствия названия и нынешнего его предназначения, он направился к уже находящемуся здесь скучающему младшему Дамблдору, который явно еще не освоился в этой безумной недореальности, и весьма счастливому Гриффиндору в образе льва.
- Был на вокзале, попал в зоопарк. Воняет козами. И от льва тоже. - пробурчал себе это под нос, прекрасно отдавая себе отчет, что на вокзале если и пахнет чем - то только пылью и тленом старого брошенного здания,  но как всегда выискивая к чему бы придраться, чтобы сосредоточить постоянное внутреннее раздражение на этом факте.
Он уже почти поравнялся с магами, и, ускорив шаг, словно невзначай прошелся по хвосту Гриффиндора.
-О, прощу меня извинить, Годрик, я совершенно не заметил ваш "Облезлый" хвост.
С невозмутимым видом, Риддл подошел к стоящему рядом с облюбованным Дамблдором подоконником ряду сидений, устраиваясь на крайнем из них.
- И где соизволят пропадать остальные? Я не хочу тратить весь день на ожидание приобщения к их уму, находчивости и совершенству.

- Чтоб тебя дементор в задницу поцеловал и душу высосал. - Благодушно поздоровался Годрик с новоприбывшим, тут же превращаясь в человека и потирая обиженный копчик.
Но все-таки удобно, когда твой вес неуклонно приближается к тонне. 70-80 наглых кило веса, прошедшиеся по хвосту и при жизни не доставили бы сильных болевых ощущений, а уж после смерти Годрик себя периодически чувствовал как под анастезией. Даже когда-то специально на себе особо болезненные заклинания пробовал. Но что-то как-то фокус не удался. Руку себе отрезал- тоже неприятно, конечно, но не такие феерические ощущения как при жизни. Дрянь какую-то навроде гвоздей тоже глотать пробовал. Пищеварение, безусловно, затруднилось, но не из-за сильных болевых ощущений, а по техническим причинам.
- В следующий раз я откушу тебе то, за что поймаю, когда догоню. - Он сурово сдвинул брови, тряхнув отросшей гривой волос. В знак серьезности своих романтических намерений он продемонстрировал улыбку с еще не принявшими до конца нормальный размер клыками.

Аккуратно отпихнув Аберфорта в сторону Риддла к краю подоконника ( -Тапок твой я еще повстречаю в каком-нибудь узком темном переулке, помяни мое слово. И стирать уже не меня надо будет. ), Рик уселся на нем по-турецки и закрыл позади себя створку высокого окна. Ревматизм, мать его.

Позвякивая зелеными бусинками на концах сотни длинных рыжих косичек на голове, Годрик исполнил руками хитрую загогулину и в зал вошел отряд стульев из буфета. Стулья натурально промаршировали в лучших традициях строевой науки и образовали ровный круг с подоконником и сиденьем, на котором угнездился Том.
- Точно как в клубе анонимных алкоголиков! - радостно умилился мужчина. "-Здравствуйте, меня зовут Годрик Гриффиндор и я мертв уже около тысячи лет. - Смелое признание, похлопаем Годрику!" Он удобнее откинулся на оконную раму, положил руки на колени. Спустя несколько мгновений в пригоршне уже попискивали искрящиеся золотые горошинки. Годрик поднес руки к лицу и с силой дунул на свои творения, так, что они с радостными воплями наперегонки помчались к выходу из зала. Девять горошинок летели зверски будить оставшихся спящих "опозданцев", которые еще не явились. Они залетали в уши, взрывались и громкими тонкими голосками пели что-то вроде "Трррррррча! Трррррчача! АмаракукаренаШАНАНАНА!!"
Удовлетворившись делом рук своих, он достал свою любимую трубку и взял ее в зубы, покусывая мундштук.
- Если ты не хочешь учиться, Том, то даже самые блистательные плоды чужого ума покажутся тебе глупостью. Все зависит от восприятия. Хотя мне кажется, что ты просто не уважаешь никого кроме себя. Дело твое.
Трубка обреченно свисала из угла рта, а сам Гриффиндор уже заинтересовано рассматривал мотылька, подслеповато бьющегося о стекло рядом с его плечом. Он поднес руку и мотылек со стрекотом шлепнулся к нему на ладонь, упоенно ощупывая усиками теплую кожу. Основатель широко улыбнулся, наблюдая за насекомым и позволяя ему творить бесчинства, ползать и щекотать запястья.
- Ну что, по делу. Предлагаю для начала заявиться в больницу святого Мунго, запросить списки пациентов психического отделения с суицидальными наклонностями, а там посмотреть на представленный контингент и выбрать самых адекватных (или напротив, самых психов) для личного посещения.- Годрик погладил подушечкой пальца пушистую голову мотылька, который осатанело махал крыльями и наворачивал круги вокруг ладони.
По причине огромного срока существования на этом и том свете, Годрик поддавался брезгливости лишь когда дело касалось человеческой глупости и подлости. Все остальные явления казались ему естественными и чистыми, как пяточки младенца. Посещение психушки казалось ему столь же нормальным, как и принятие приглашение на чай от друзей.
К тому же, логично было бы предположить, что попытки сведения счетов с жизнью фиксировались колдомедиками и оставались неизвестными для общества под покровом врачебной тайны.
О том, чтобы довести кого-то до самоубийства Годрик предпочитал не думать.

Свобода воли. Без ограничений. Такое не каждому по силам и далеко не для каждого возможно. Люди, веками посылающие в адрес Мерлина и Морганы просьбы, проклятия и различный словесный мусор, и не догадываются, что можно иметь возможность высказать то же самое им в лицо - и ничего для тебя не изменится. Никаких даров свыше или кары небесной. Никакой власти вмешиваться во что-либо внизу - и неограниченная власть быть кем угодно здесь.
Вокзал наверняка не раз бывал театром военных действий. Все здесь взаимосвязаны: кто-то помог кому-то откинуть копыта, кто-то кому-то вечный идеологический противник, у кого-то брат - Альбус Дамблдор, что само по себе неприятно.. Интересно, они хоть раз собирались вместе так, как предполагают сделать сегодня?
Инициативность Годрика настраивала на довольный лад. Хороший маг. И место нужное укажет, и разбудит опаздывающих, и рассадить их, кажется, собирается. Как на психотренинге. Детки, встаньте в круг и возьмитесь за руки, сейчас мы будем выбирать жертву, а это Эйб, он тут пролётом, посидит на подоконнике, оценит ваше здоровье, не обращайте внимания. И да, я буду сидеть с Ридлом в задней части круглого стола, раз уж так.
Фраза Гриффиндора "Хотя мне кажется, что ты просто не уважаешь никого кроме себя" вызывает резкое фыркание. Интересно, в уважительное отношение к окружающим вписывается их использование в собственных интересах под прикрытием лозунгов о всеобщем благе?
Предлагаю для начала заявиться в больницу святого Мунго, запросить списки пациентов психического отделения с суицидальными наклонностями, - а Годрик ещё и идейный, оказывается. Хотя да, чему тут удивляться, все выпускники его факультета такие же. Только у него, вроде, здравый смысл имеется. Я качаю головой, щурюсь, бормочу:
- Из объяснений братца мне показалось, что тяга к смерти не должна иметь причиной больную голову. Смысл иначе. До психушки любого можно довести, вокзальная компания тому доказательство.
Речь Риддла мне положительно понравилась. Нет, я готов рукоплескать даже. Вот она, система кардинальной честности в действии!.. Жаль, Альбус не слышал. Забавно было бы услышать его возражения.
Вот у меня возражений нет. Мне вообще наплевать: вокзал надоесть ещё не успел, а выбирать между тем, откинуть копыта окончательно или опять обнаруживать в бутылках с соком разбавленную водой химию, пока не хочется. Пожимаю плечами:
- Последнее условие веселее. Впрочем, любому живому другом здесь станет всякий, кто согласится держать его за руку, пока он будет решаться сдохнуть. Все подержим. Осталось найти невинного.

Годрика несло и качало. Выглядел он при этом гораздо более адекватным чем обычно, кивал собеседникам, сосредоточенно размышлял.
Но не присутствовал.
То, что он видел было так красиво и так захватывающе...

Виделось лето, зеленое и яркое, со свежим запахом мягкой зеленой травы, заигрывающе ласкающей поясницу и локти и нежно прижимающейся к щеке. С шелковистым шуршанием ветра, крадущегося через камыши и изредка наступающего на хрупкую прозрачную гладь. От каждого шага по воде расходились широкие круги, а брызги около берега изредка пытались выбраться на сушу, запрыгивая на камни.
Небо было пронзительно лиловым, будто на полпути к солнцу кто-то поставил неосязаемую преграду из прозрачной красной дымки.
Где-то сверху, на горизонте (когда лежишь горизонт вообще везде) был лес. В нем все еще взбудораженно кричали птицы и опасливо перекликивались небольшие животные, пытаясь выведать друг у друга не видно ли огромного быстрого зверя, затаившегося где-нибудь за толстым стволом столетнего дуба. Вы слышали? Он настолько свиреп, что не щадит даже растения! Кровожадному Тису несколько лет предстоит обрастать новой корой...
Жажда давала о себе знать легкой хрипотцой в голосе, но прекратить смеяться и подшучивать друг над другом было смерти подобно.
Особенно из-за прерывистого дыхания под ладонью и букашек, которые проложили свою дорогу ровно поперек развалившейся пары. Пальцы лениво скользили по волосам, вытаскивая из спутавшихся прядей сухие березовые листья. У кого-то болели ноги из-за долгой скачки на гибкой и скользкой спине, а у кого-то прибавилась еще одна ссадина на лице из-за хлестнувшей острой ветки...
Голоса перекрикивали друг-друга, разрывая паутину природной гармонии, то и дело слышались хохот и звуки возни,  прерываемые неожиданной тишиной, которая заставляла фразу стихнуть на середине, а ветер усерднее уносить шепот, не предназначенный для посторонних ушей...

... А было ли это? А если было, то когда? И почему слова со временем стерлись, черты лица смылись и имени уже не вспомнить? А если не было, то зачем же так изощренно издеваться и подбрасывать картинки, вызывающие теплую дрожь и комок в горле?..

Гриффиндор рассеянно потер пальцем переносицу. Долгое существование сказывалось на памяти. Воспоминания прошлой жизни (столь загадочную формулировку в наших обстоятельствах использовать допустимо) постепенно смешивались и вытеснялись посмертными. Те и вовсе ассимилировались с мечтами, планами и страхами. А желание доумереть наконец неожиданно перекрыло даже голод.
Столь нетипичные для рыжего мужчины мысли были прерваны очень вовремя.
- Доброе утро, Моргана. - Годрик нежно улыбнулся, со всей галантностью своей весьма хипповато одетой мужественности приветствуя вошедшую волшебницу.

За годы смерти Годрик так и не научился готовить овощи, зато понял всю важность уважения к более опытным магам. Тем более что магов таких осталось всего двое. Тем более, что один из них - красивая женщина.

- Вы не пропустили ровным счетом ничего.- маг снова присел на подоконник и сложил руки на груди,- Я предлагаю начать поиски тринадцатого с людей, уже имеющих желание расстаться с жизнью. - Годрик слегка поклонился, всем своим видом показывая, что при первой же необходимости за гениальными идеями можно обращаться  именно к нему, ибо у него их неприлично много. После чего продолжил, - Молодое поколение хочет облегчить нашу задачу и довести до нужной кондиции первого, более-менее подходящего субъекта. Вы, думаю, тоже не откажитесь внести свою лепту в наш скромный сабантуйчик мертвяков-затейников. - Он усмехнулся, слегка пожав плечами, извиняясь за низкий полет своего высокого слога.
- Вот еще, к примеру, можно с помощью некромантии поднять какого-то бесславно гниющего чудака из могилы, очаровать его и попросить войти в наше положение. Авось пожалеет.